Сколько бы ни говорилось о будущем, на деле коммунизм был возвратом к режиму ХVI – ХVII веков, наиболее полно воплощая московский патримониализм.
Ричард Пайпс
Что евреи сделали русским революцию или, по крайней мере, сыграли в ней решающую роль, – это едва ли не всеобщее убеждение. При этом часто забывают, что Русская революция состояла из двух этапов – Февральской революции и Великой Октябрьской социалистической революции. Ранее было показано, что к Февралю евреи не имели практически никакого отношения: все было сделано русскими руками. Но Октябрь – это уж точно еврейских рук дело?! Посмотрим...
Кому выгодно?
Вождь мирового пролетариата учил нас: если не можешь найти причину социального явления, посмотри: кому выгодно? Насчет того, был ли нужен Октябрь российским евреям, исчерпывающую информацию находим у Солженицына, в его двухтомном труде "Двести лет вместе". Он сообщает, что уже 20 марта постановлением Временного правительства было отменено около 150 статей антиеврейских законов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, как он пишет, "Евреи встретили Февральскую революцию восторженно". И далее: "Еврейское общество в России вполне получило от Февральской революции – все, за что боролось – и Октябрьский переворот действительно был уже никак не нужен ему..."
От добра добра не ищут: "Чем ближе к Октябрьскому перевороту, чем явственнее росла большевистская угроза, – тем еврейство... становилось все более оппозиционным к большевизму. – Это уже перетекало и на социалистические партии, и многие еврейские социалисты в дни Октябрьского переворота были активно против него... И надо отчетливо сказать, что и Октябрьский переворот двигало не еврейство... Нам, в общем, правильно бросают: да как бы мог 170-миллионный народ быть затолкан в большевизм малым еврейским меньшинством? Да, верно: в 1917 году мы свою судьбу сварганили сами, своей дурацкой головой – начиная и с февраля и включая октябрь-декабрь".
Дело не ограничивалось пассивным неприятием большевизма: "Немало евреев было в юнкерах инженерной школы, защищавшей Зимний дворец 25 Октября: в воспоминаниях участника защиты Синегуба то и дело мелькают еврейские фамилии, и сам я знал, по тюрьме, одного такого инженера". Комендантом Зимнего дворца во время его штурма был Петр (Пинхус) Рутенберг.
Конечно, были евреи и на другой стороне. Более того: "Троцкий явился единовластным руководительным гением Октябрьского переворота... Трусливо скрывавшийся Ленин ни в чем существенном в переворот не вложился". Кто ж спорит, но важно, что большая часть политически активного еврейства выступала против большевиков. К изложенному добавим информацию Семена Резника. В статье "Антисемитизм – одна из болезней ума" он пишет: "90% еврейской элиты России восприняли большевистский переворот как катастрофу и активно выступили против него... Из 15 ораторов, выступивших на первом и единственном заседании Учредительного собрания против большевиков, 14 были евреями". Информации такого рода много, нет места всю ее привести.
Кто же, если не евреи?
Но если не евреи были главными движителями Октябрьской революции, то кто же? Как это не будет удивительно для обыденного сознания, отравленного низкопробной юдофобской литературой, подавляющее большинство сколько-нибудь значащих русских мыслителей всех направлений придерживаются на этот счет того же мнения, что и Солженицын.
Русский почвенник Вадим Кожинов писал в 1989 году в "Литературной газете": "У меня нет никаких сомнений, что революция была, конечно же, русской и народной. В ней выразился порыв людей из самых разных слоев народа к идеалам справедливости и братства".
А это мнение умученного в ГУЛАГе философа и богослова Льва Карсавина, отнюдь не юдофила, из его статьи 1927 года "Россия и евреи": "Необходимо покончить с глупою сказкою (или с новым „кровавым наветом“ – все меняет свои формы, даже клевета), будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство".
Николай Устрялов, бывший заведующий бюро печати у Колчака, а затем видный "сменовеховец", в статье, опубликованной в эмиграции в 1921 году, то есть, когда шла еще Гражданская война, писал: "Нет, ни нам, ни „народу“ неуместно снимать с себя прямую ответственность за нынешний кризис – ни за темный, ни за светлый его лики. Он наш, он подлинно русский, он весь в нашей психологии, в нашем прошлом..."
Василий Маклаков, последний посол России во Франции, обсуждая в письме к Василию Шульгину "еврейский вопрос", писал в 20-х годах прошлого века: "Наблюдая развитие русской революции, я мог бы Вам сказать то, что сказал Лаплас Наполеону о Боге: „Для объяснения того, что происходит в мире, я не нуждался в этой гипотезе“, точно также, для того, чтобы понять, как развилась революция в России, мне вовсе не нужно было говорить об еврейском вопросе; его роль настолько второстепенна, что я убежден, что если вычеркнуть даже всех евреев, то в главных чертах революция совершилась бы точно таким же способом, как она совершилась".
А это писал в изданной в 1937 году книге "Истоки и смысл русского коммунизма" философ Николай Бердяев: "Вся история русской интеллигенции подготовляла коммунизм... Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству... Советское коммунистическое царство имеет большое сходство по своей духовной конструкции с московским православным царством. В нем то же удушье... Произошло то, чего Маркс и западные марксисты не могли предвидеть. Прозошло как бы отождествление двух мессианизмов, мессианизма русского народа и мессианизма пролетариата".
Даже Шафаревич признает (будем считать, искренне): "Мысль, что „революцию делали одни евреи“, бессмыслица, выдуманная, вероятно, лишь затем, чтобы ее было проще опровергнуть. Более того, я не вижу никаких аргументов в пользу того, что евреи вообще „сделали“ русскую революцию, то есть были ее инициаторами, хотя бы в виде руководящего меньшинства".
После такого заявления, да еще из уст автора "Русофобии", дальнейшее обсуждение вопроса об участии евреев в Русской революции, казалось бы, вообще теряет смысл: все остальное на этом фоне – мелочи. Но я прошу юдо-озабоченных читателей не волноваться: юдо-озабоченные авторы, в том числе и некоторые из тех, кого мы только что цитировали, найдут, в чем обвинить евреев.
Революция или контрреволюция?
Казалось бы, среди самых непримиримых противников большевиков должны были быть крайне правые, то есть черносотенцы. Но – вот странность – послушайте, о чем говорит их последователь русский почвенник Кожинов в его книге "Россия. Век ХХ": "Катастрофический распад страны был следствием именно Февральского переворота... восстановить власть „на пустом месте“ можно было только посредством самого жестокого насилия... Россия погрузилась в хаос полнейшего безвластия до тех пор, пока большевики посредством жесточайшей диктатуры не восстановили государство, – и это был, без сомнения, единственно возможный выход из создавшегося положения..."
Что именно большевики оказались на высоте в смысле готовности к "самому жестокому насилию", подтверждает в своей "Советской цивилизации" большой советский патриот Сергей Кара-Мурза: "В душе каждого из нас дремлет „гунн“. Все революционные течения в России потакали именно этому „гунну“, духу разрушения и разделения... Партия Ленина резко отличалась тем, что она открыто и даже жестоко подавляла „гунна“... Сразу после Октября большевики выступили против „бунта“, против стихийной силы революции... К чему привело потакание „гунну" со стороны либералов и эсеров? К тому, что вслед за сломом государственности началось „молекулярное“ разрушение и растаскивание всех систем жизнеобеспечения России, и она погрузилась во мглу... Поворот к „обузданию революции“ происходит у Ленина сразу после Октября, когда волна революции нарастала". "Гуннами" "системный аналитик" (так величает себя Сергея Кара-Мурза) называет бунтовавших крестьян.
А это опять Кожинов: "И, взяв в октябре власть, большевики в течение длительного времени боролись вовсе не за социализм-коммунизм, а за удержание и упрочение власти, – хотя мало кто из них сознавал это с действительной ясностью. То, что было названо периодом „военного коммунизма“, на деле являло собой „бешеную“, по слову Троцкого, борьбу за утверждение власти, а не создание определенной социально-экономической системы... Красные и белые воюют между собой за власть, но одновременно и тем, и другим приходится отчаянно бороться с „русским бунтом“, который, по признанию Ленина и Троцкого, представлял наибольшую опасность („во много раз, – по словам Ленина, – превышающую“ угрозу со стороны всех белых, „сложенных вместе“) для красных и, без сомнения, точно так же для белых... Война между Белой и Красной армиями как таковая имела в конечном счете гораздо менее существенное значение, чем воздействие и на белых и на красных всеобъемлющего „русского бунта“... В народе после Февраля возобладало всегда жившее в глубинах его сознания (и широко и ярко воплотившееся в русском фольклоре) стремление к ничем не ограниченной воле".
Мы позволим себе предположить, что дело было не только в извечном стремлении русского народа "к ничем не ограниченной воле" или в потере в глазах крестьян легитимности власти из-за упразднения привычной монархии. Самой веской причиной было то, что правительству – уже Временному, а тем более большевистскому – нечего было предложить крестьянам за их хлеб, а "за так" они его отдавать не хотели. Из-за этого уже летом 1917 года полыхали крестьянские бунты. Но большевистская жестокость, отчасти необходимая – надо ведь было кормить города и армию – а отчасти, как им свойственно, и сверх необходимости – ради утверждения их непререкаемой власти ("чтобы на тысячу лет запомнили") – превратила эти бунты в подлинные крестьянские восстания, огромные по масштабу и с ответной жестокостью.
Вот что об этом пишет в книге "Собственность и свобода" американский специалист по истории России Ричард Пайпс: "Наступление на частную собственность в деревне развернулось во всю уже в 1918 году, когда у крестьян стали отбирать зерно, которое правительство определяло как „излишки“. Что касается „кулаков“, которыми формально считались крестьяне, использовавшие наемный труд, а на деле оказывались все жители деревни, активно выступавшие против большевиков, то у них урожай изымался целиком... Торговля зерном и другой сельскохозяйственной продукцией была поставлена вне закона. Такие действия, немыслимые даже при крепостном праве, ввергли Советскую Россию в жесточайшую в истории страны гражданскую войну, в которой сотни тысяч солдат Красной Армии яростно бились с сотнями тысяч крестьян".
Что думали обо всем этом современники событий? Кожинов приводит относящееся к октябрю 1918 года суждение о большевиках человека, в чьем русском патриотизме усомниться невозможно – "одного из наиболее выдающихся руководителей и идеологов „черносотенства“ – Б.В. Никольского": "В активной политике они с не скудеющею энергиею занимаются самоубийственным для них разрушением России, одновременно с тем выполняя всю закладку объединительной политики по нашей, русской патриотической программе, созидая вопреки своей воле и мысли, новый фундамент для того, что сами разрушают... Они власть, которая нами заслужена и которая исполняет волю Промысла, хотя сама того не хочет, и не думает... Враги у нас общие – эсеры, кадеты и до октябристов включительно".
Какое глубокое, проникновенное сочувствие! И кто кому сочувствует: "черносотенец" – "красносотенцам", большевикам, кто бы мог подумать! Но суть, корень его сочувствия – в этом: "Враги у нас общие...", запомним это. Кожинов приводит предположение одного из исследователей творчества Никольского: "Быть может, в его сознании вырисовывались контуры возможного черносотенно-большевистского симбиоза". Но он гневно его отвергает: дескать, это выдумка либералов, стремящихся опорочить черносотенцев.
Верно то, что из числа самых видных черносотенцев никто в прямом сотрудничестве с большевиками не замечен. Более того, тот же Никольский, а также председатель Союза русского народа Дубровин были ими расстреляны, двое других вожаков – Марков и Пуришкевич – благоразумно эмигрировали. Но значительная часть черносотенцев калибром поменьше, без сомнения, все же пошла на это сотрудничество: слишком уж много и многие тогда писали об этом, и далеко не одни либералы.
Кожинов сам признает: "Уже 28 ноября (11 декабря) 1917 года – то есть через месяц после большевистского переворота – один из виднейших меньшевиков А.Н. Потресов заявил на страницах газеты „Грядущий день“, что „идет просачивание в большевизм черносотенства“. Чуть позднее, 3(16) декабря, некто В. Вьюгов публикует в популярной эсеровской газете „Воля народа“ статью, где речь идет уже не о „просачивании“, а о тождестве большевизма и черносотенства; статья так и названа: „Черносотенцы-большевики и большевики-черносотенцы“, и автор „разгадывает“ в ней „черносотенную политику Смольного“, обитатели которого, по его словам, „орудуют вовсю... восстанавливая старый (то есть дофевральский! – В.К.) строй“".
В 1923 году, уже в эмиграции, философ Семен Франк, один из "веховцев", к которым Кожинов относился с большим пиететом, писал в статье "Из размышлений о русской революции": "Существует глубочайшее духовное родство, более того, в сущности, полное тождество между русским черносотенством и русским большевизмом, если брать то и другое не в их поверхностных политических обнаружениях, а в их истинном существе. Посетители пресловутых „чаен“ Cоюза русского народа и участники еврейских погромов при старом режиме были подлинными большевиками, так же как, с другой стороны, вся огромная масса палачей, провокаторов, всяческих держиморд большевистского режима суть подлинные черносотенцы, отчасти, и в весьма значительной мере, здесь, как известно, есть даже полное тождество личного состава".
Вот еще оценка известного ученого и общественного деятеля В.И. Вернадского, высказанная в газете "Русские ведомости" 8(21) ноября 1917 года: "Между большевизмом и черносотенством есть тесное внутреннее сродство. Сродны их основания, сродны приемы, сродны и результаты, к которым ведет их деятельность". Едва ли не дословно совпадает с оценкой С. Франка.
Уже в Германии мне в руки попал номер исторического альманаха "Минувшее" со статьей В.Б. Лопухина, занимавшего до Октябрьского переворота пост директора Департамента общих дел российского МИДа. Статья называется "После 25 октября". Автор рассказывает, как в МИДе через несколько дней после переворота ждали первого большевистского министра иностранных дел Троцкого. Но тот почему-то не приехал, и было объявлено, что вместо него прибыли два его помощника. И вот они появились. Автор пишет: "Я смотрел на шедшего впереди и глазам своим не верил: двоюродный брат моей жены Евгений Дмитриевич Поливанов – двоюродный племянник бывшего военного министра Алексея Андреевича Поливанова, недавно перед тем окончивший университет молодой человек, о котором в бытность его студентом говорили, что он член черносотенного Союза русского народа... Расспросил Поливанова, с какого времени он примкнул к большевикам – оказалось с начала лета". Это к вопросу о "тождестве личного состава": часть черносотенцев переметнулась к большевикам еще до Октябрьского переворота.
Чем большевики их привлекли, мы можем узнать у Кожинова: "Государство в России в течение веков имело идеократический характер, то есть власть основывалась не на системе законов, как на Западе, а на определенной системе идей... Но Февральский переворот... выдвинул в качестве образца западноевропейские (а не российские) формы общественного бытия, где властвует не идея, а закон. Победа Октября над Временным правительством и над возглавляемой „людьми Февраля“ Белой армией была неизбежна, в частности, потому, что большевики создавали именно идеократическую государственность, и это в конечном счете соответствовало тысячелетнему историческому пути России... „идеократизм“ большевиков все же являл собой, так сказать, менее утопическую программу, чем проект героев Февраля, предполагавший переделку России – то есть и самого русского народа – по западноевропейскому образцу".
Это был возврат России в идеократическое, то есть традиционное общество. По сути, это означало, что большевики совершили контрреволюционный переворот, и именно это устраивало в их деятельности русских консерваторов.
Попутно заметим: путинский режим являет собой третью реинкарнаццию идеократического общества в России. Что же, другого ей не суждено?
Лучше всех контрреволюционную сущность большевизма вскрыл его большой поклонник Сергей Кара-Мурза: "Царя свергали генералы и стоящие за ними масоны-западники, а не большевики... Большевики в Февральской революции не принимали никакого участия... Ленину и не пришлось бороться с монархистами, их как реальной силы просто не было. Гражданская война была „войной Февраля с Октябрем“. Тут, надо признать, сильно подгадила и официальная советская пропаганда, которая для простоты сделала из слова „революция“ священный символ и представляла всех противников Ленина „контрреволюционерами“... Большевики, как вскоре показала сама жизнь, выступили как реставраторы, возродители убитой Февралем Российской империи – хотя и под другой оболочкой... Когда читаешь документы того времени, дневники и наблюдения, то возникает картина, в которую поначалу отказываешься верить. Получается, что главная заслуга советского государства, а в нем – именно Ленина, состоит в том, что оно сумело остановить, обуздать революцию и реставрировать Российское государство. Поворот к „обузданию революции“ происходит у Ленина сразу после Октября".
Еще лучше контрреволюционную сущность октябрьского переворота Кара-Мурза выразил в статье "Советский Союз – Россия в ХХ веке": "Октябрь открыл путь продолжению Российской государственности от самодержавной монархии к самодержавному советскому строю минуя государство либерально-буржуазного типа". Тут наш системный аналитик попал в самую точку: главное во всех российских пертурбациях – любой ценой не дать увлечь себя на ненавистную либерально-буржуазную стезю: потому и Октябрьский переворот совершили, и ныне реформы проводят по принципу "шаг вперед, два шага назад". Потому и черносотенец Никольский писал: "Враги у нас общие – эсеры, кадеты и до октябристов включительно". Эсеры (правые), кадеты и октябристы, сформировавшие Временное правительство, при разных нюансах во взглядах, видели Россию либерально-демократической, современной страной.
А вот мнение о роли черносотенства в революции Георгия Федотова, православного философа, историка и культуролога (из статьи "Россия и свобода"): "Есть основание полагать, что идеи черносотенства победили в ходе русской революции и что, пожалуй, оно переживет нас всех... Черная сотня есть русское издание или первый вариант национал-социализма. Власть, дворянство вскармливали его – на свою голову... Пример Илиодора в Царицыне показывает, как легко черносотенный демагог становится демагогом революционным".
А подтверждение тому, что частичное тождество личного состава большевиков и черносотенцев не случайно, мы находим... у Адольфа Гитлера. Фюрер немецкого народа говорил своему приближенному Раушнингу: "Вообще-то между нами и большевиками больше объединяющего, чем разделяющего. Из мелкобуржуазного социал-демократа и профсоюзного бонзы никогда не выйдет настоящего национал-социалиста, из коммуниста – всегда". Генри Пикер в "Застольных разговорах Гитлера" приводит его аналогичное высказывание: "Сами по себе коммунисты мне в тысячу раз симпатичнее того же Штархемберга. У них здоровые натуры..." Штархемберг – князь, сторонник Гитлера, ставший его противником. Известно, что черносотенцы, оказавшиеся в эмиграции в Германии, сотрудничали с нацистами.
"Здоровые натуры" были одинаково свойственны черносотенцам, большевикам и национал-социалистам. Дружба-вражда между этой троицей прошла через всю историю первой половины ХХ века, в огромной мере определив ее.
Генералы "с царем" и "без царя" в голове
Если относительно формальных черносотенцев имеются, в основном, общие указания на их сотрудничество с большевиками, то иначе дело обстоит с военными: тут мы располагаем вполне конкретными данными, с цифрами и именами. Правда, в России, как и во многих других странах, военные не имели права состоять в политических партиях, поэтому офицеры и генералы русской армии формально не были черносотенцами, но мы будем исходить из взгляда Кожинова, который считал, что черносотенцами следует считать многих русских людей, не входивших в соответствующие организации, но мысливших вполне по-черносотенному: "по делам их судите их".
Кожинов, ссылаясь на "трактат превосходного военного историка А. Г. Кавтарадзе, изданный в 1988 году в Москве", сообщает, что "в Красной армии служили 70 000 – 75 000 офицеров", что составляло "около 43 процента наличного к 1918 году офицерского состава, в Белой же – 57 процентов (примерно 100 000 человек)... Но особенно выразителен тот факт, что из „самой ценной и подготовленной части офицерского корпуса русской армии – корпуса офицеров Генерального штаба“ в Красной армии оказались 639 (в том числе 252 генерала) человек, что составляло 46 процентов – то есть в самом деле около половины – продолжавших служить после октября 1917 года офицеров Генштаба... Итак, почти половина лучшей части, элиты российского офицерского корпуса служила в Красной армии! До последнего времени приведенные цифры никому не были известны: этот исторический факт не хотели признавать ни белые, ни красные (поскольку тем самым выявлялась одна из истинных, но не делающих им чести причин их победы над белыми); однако это все же непреложный факт".
Что эти данные "не были до последнего времени известны" – не совсем точно, Шульгин писал об этом еще в книге, изданной в 1928 году. Но он считал, что "в Красном стане русское офицерство было на роли „быдла“", то есть служило там из-под палки, Кожинов же утверждает: "Эти офицеры и генералы сами не стали красными,.. среди них членов партии большевиков насчитывались буквально единицы... Все говорит о том, что русские офицеры и генералы, „избиравшие“ для себя Красную армию (или по крайней мере большинство из них), делали тем самым выбор из двух зол в пользу зла, представлявшегося им меньшим. Это были люди, которые, надо думать, хорошо знали своих коллег по воинской службе и отчетливо видели, что во главе Белой армии стоят исключительно „дети Февраля“... Явно не хотели иметь дела с Белой армией те офицеры, которые с самого начала восприняли Февраль как разрушение государства или же вовремя „прозрели“... И вполне естественно, что исполненных государственно-патриотическим сознанием офицеров и генералов не привлекала Белая армия".
То есть офицеры и генералы царской армии шли на службу к красным по идеологическим соображениям, и идеология эта была в полной мере черносотенной. Это подтверждается еще следующим фактом, приведенным Кожиновым: "Было точно подсчитано, что 14390 офицеров перешли из Белой армии в Красную (то есть каждый седьмой)". Эти-то уж точно сделали свой выбор добровольно. Еще красноречивее информация, которую приводит Бушков в книге "Красный монарх": "Известны по меньшей мере четверо бывших царских генералов, которые, попав в плен к белым, отказались изменить красной присяге и были за это расстреляны: фон Таубе, Николаев, Востросаблин, Станкевич". Некоторые из наиболее видных генералов, служивших в Красной армии (А.А. Брусилов, М.Д. Бонч-Бруевич), обращались с воззваниями к своим бывшим коллегам, стыдили их за то, что те воюют на стороне враждебных отечеству сил, призывали их переходить к красным.
Конечно, некоторых большевики вынуждали служить себе насильно. В частности, как сообщает "История России. ХХ век", так было с Брусиловым. Якобы большевики даже публиковали воззвания от его имени без его согласия. Но большинство, если верить Кожинову, служили у красных по доброй воле.
Кожинов приводит еще такие данные из исследования Кавтарадзе: "Реввоенсовет Республики отмечал в 1919 году, что, „чем выше была командная категория, тем меньшее число коммунистов мы могли для нее найти“" и потому "из 100 командиров армий у красных в 1918-1922 годах 82 были „царскими“ генералами и офицерами". Эти данные дополняет Бушков: "Из двадцати командующих красными фронтами семнадцать были кадровыми офицерами царского времени. Все начальники штабов фронтов – бывшие офицеры".
Поясню, почему я так назвал данный раздел статьи. В одной из издающихся в Германии русскоязычных газет была опубликована заметка о Деникине, которая называлась "Генерал с царем в голове". Нет, в этом отношении прав Кожинов: главные руководители Белой армии, включая Деникина, действительно были "детьми Февраля", понимавшими, что оставаться самодержавной России нельзя. Конечно, они были против того хаоса, который воцарился в стране после Февраля. Другое дело, что, будучи сторонником парламентского строя, Деникин не ставил вопрос о будущем политическом устройстве России во главу угла развернувшейся борьбы. "История России. ХХ век" пишет: "Для объединения всех антикоммунистических сил Антон Иванович выступил с предложением до разгрома большевиков не решать вопрос о будущем строе России. Задачи белого движения Деникин определил следующим образом: „Единая, Великая, Неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Борьба с большевизмом до конца. Вопрос о форме правления – дело будущего. Противогосударственную деятельность пресекать любыми мерами“".
Солженицын скрупулезно, на нескольких страницах своих "Двести лет вместе" описывает, какую роль играли евреи в Красной армии времен Гражданской войны (в основном, в политорганах, военной медицине, снабжении), затем приводит перечень русских командиров из большевиков (Блюхер, Ворошилов, Буденный... до Чапаева и Щорса) и заключает: "А пожалуй, обошлись бы они и без евреев". Думаю, Ворошиловым и Щорсом, хоть и с евреями вместе, не обошлись бы.
Но дальше он продолжает: "Да ведь и сотни и тысячи – русских (выделено Солженицыным) генералов и офицеров, из императорской армии, кто служил в Красной армии большевикам, пусть не в политотделах, но тоже на немалых постах (правда, с комиссаром у затылка, многие – под угрозой расправы с семьями), и принес им неисчислимую пользу, может быть, даже решающий вклад в победу красных". Вот это – другое дело: без этих – не "сотен и тысяч", а десятков тысяч – имеющих военное образование и военный опыт генералов и офицеров точно бы красные не обошлись. Хороши "тоже не малые посты": "17 из 20 командующих фронтами, все 20 начальников штабов фронтов, 82 из 100 командиров армий". Да евреи и близко с ними сравниться не могут!
Оно и понятно: еврей в царское время не мог стать офицером. Ну да, еврейский (или не еврейский) комиссар "у затылка" командарма мог его застрелить, но сражения-то выигрывал командарм...
Тут и сомнений быть не может: без этих генералов и офицеров красные точно Гражданскую войну не выиграли бы. Непонятно только, почему Кожинов, рассказав об огромной роли царских генералов и офицеров в победе большевиков, о вполне черносотенных мотивах, толкнувших большинство из них к красным, возражает против тезиса о "черносотенно-большевистском симбиозе". Похоже, этот симбиоз и определил исход Гражданской войны.
"Береги жидов – спасай Россию" или...
По Кожинову и Сергею Кара-Мурзе выходит, что традиционную русскую государственность, пусть и в несколько измененном виде, спасли большевики и черносотенцы. Парадокс! Но, если еще вспомнить, что в большевиках, по общему (или почти общему) мнению, было множество евреев, то остается только сказать: этого не может быть, потому что не может быть никогда!
С чего это евреи, которых это государство давило и притесняло, которых оно и за людей не считало, вдруг кинутся его спасать? А, главное, вы можете себе представить дружную работу черносотенцев и евреев? Вы только нарисуйте в воображении эту картину: отборные русские патриоты, самые из самых, лощеные офицеры Генерального штаба, выходцы из лучших дворянских родов, среди которых и антисемитов хватало, выполняют распоряжения этой местечковой жидовской своры во главе с Лейбой Бронштейном! Вы как хотите, но моего воображения на это не хватает...
Вот, например, что пишет о герое Мировой войны Алексее Брусилове (помните – "Брусиловский прорыв"?) в "Красном монархе" Бушков: "Его превосходительство был антисемитом патологическим. Сохранились любопытные воспоминания украинского академика Заболотного, бактериолога и эпидемиолога, еще до революции встречавшегося в прифронтовой полосе с Брусиловым. Когда ученый пожаловался, что для его опытов очень трудно в нынешние тяжелые времена добывать обезьян, генерал серьезно спросил: „А жиды не годятся? Тут у меня жиды есть, шпионы, я их все равно повешу, берите жидов“. И, не дожидаясь моего согласия, послал офицера узнать, сколько имеется шпионов, обреченных на виселицу. Я стал доказывать его превосходительству, что для моих опытов люди не годятся, но он, не понимая меня, говорил, вытаращив глаза: „Но ведь люди все-таки умнее обезьян, ведь если вы впрыснули человеку яд, он вам скажет, что чувствует, а обезьяна не скажет“. Вернулся офицер и доложил, что среди арестованных по обвинению в шпионаже нет евреев, только цыгане и румыны. „И цыган не хотите? Нет? Жаль.“".
И этот достойный предшественник доктора Менгеле, находясь на советской службе, выполнял распоряжения председателя Реввоенсовета Республики Троцкого? Представить трудно...
Но деться некуда: с одной стороны, как нас убедил Кожинов, в спасении российской государственности неоценимую роль сыграли черносотствующие русские генералы и офицеры, с другой стороны, среди большевиков, вместе с черносотенцами спасавших Россию, было, по его же мнению (и не только его), много евреев. Он пишет о "совершенно несоразмерном участии евреев во всем, что делалось после октября 1917 года". Или: "В составе „красной“ власти в самом деле было исключительно много иудеев или, точнее, евреев". Еще больше их было в руководстве партии.
И, действительно, выходит, евреи вместе с черносотенцами спасали Россию. Версия, которая очень должна понравиться евреям: с них (с нас) снимается вина в уничтожении российской государственности, напротив, они оказываются ее спасителями. А русские антисемиты теперь должны сменить свой известный лозунг на другой: "Береги жидов – спасай Россию!".
Ну, правда, это должны сделать те из них, кто поверил Кожинову, (и Кара-Мурзе), что контрреволюционный переворот в октябре 1917 года действительно стал спасением российской государственности. Не все с этим согласны...
Спасители или погубители?
Так, Солженицын считает: "Февральская Революция была революция российская: как ни безоглядна, ошибочна и пагубна – она не стремилась расстрелять всю прежнюю жизнь, уничтожить всю прежнюю Россию. А сразу же от Октября – революция обернулась интернациональной, и сокрушительницей по преимуществу..." (слова выделены им). Нетрудно видеть: взгляд, прямо противоположный кожиновскому. Такого же мнения придерживались и придерживаются Шульгин, Шафаревич и многие другие русские патриоты.
Кто прав? Вспомним, Кожинов видел спасительность для России октябрьской контрреволюции в том, что "„идеократизм“ большевиков все же являл собой, так сказать, менее утопическую программу, чем проект героев Февраля, предполагавший переделку России – то есть и самого русского народа – по западноевропейскому образцу".
Вникнем: программу либералов (кадетов и пр.), сутью которой был переход к парламентской демократии, неплохо к тому времени зарекомендовавшей себя в целом ряде стран, Кожинов оценивает как самую утопическую, а программу построения в России нигде и никогда не виданного социалистического общества – как менее утопическую. Можно еще понять черносотенцев, которые придерживались подобных взглядов в начале ХХ века. Но Кожинов писал это в самом конце того же века, когда крах социализма во всех его разновидностях стал очевидным! Да и сам созданный большевиками советский режим очень быстро, по историческим меркам, потерпел крах – именно вследствие своей утопичности, изначальной обреченности.
Кстати, если доктор химических наук Сергей Кара-Мурза хоть что-то мямлит по поводу причин этого краха – евреи виноваты, диссиденты и пр. – у историка Кожинова вы ни слова не найдете на этот счет. Рухнул огромный, могучий Советский Союз, а почему – неизвестно. Ну, не может русский почвенник признать, что традиционное ("идеократическое") общество изжило себя, и так же как европейские страны одна за другой ушли от него, так и России рано или поздно придется это сделать.
Самое удивительное: в гораздо более мелких событиях Кожинов видит неумолимую поступь Командора истории. Целую главу в своем труде "Россия. Век ХХ", названную "Вожди и история" он посвятил доказательству: действия советских вождей, прежде всего, товарища Сталина, диктовались не их своеволием, жестокостью, заблуждениями, а, по его мнению, ходом истории. Невиданный нигде в мире эксперимент по коллективизации сельского хозяйства, стоивший жизни доброму десятку миллионов украинских, русских, казахских крестьян, был вызван именно этим ходом. Заключение пакта Молотова-Риббентропа объясняется, конечно, тоже им, неумолимым, и т.д.
Он разоблачает своих недотеп-оппонентов, не желающих видеть железного поступа Командора: "Либеральные идеологи чаще всего клеймят любые стремления глубже понять ход истории в сталинские времена как попытку реабилитации вождя". Вот только одна странность: когда заходит речь о действиях кого угодно другого – российских кадетов, сионистов, руководителей "империалистических держав" – он о неумолимом ходе истории начисто забывает, ну, буквально ни разу не вспомнит! И точно так же он проявляет полное непонимание или нежелание понять, что переход от традиционного к современному обществу – это уж точно есть неодолимый всемирно-исторический процесс, и в этом случае житейское правило – умного судьба ведет, упрямого – тащит – оказывается как никогда справедливым.
И Сергей Кара-Мурза расписывает, как большевикам удалось обмануть ход истории. В отличие от черносотенцев или почвенников типа Кожинова и Шафаревича, он признает, что в начале ХХ века перед Россией стояла задача модернизации. И только большевики смогли разрешить эту квадратуру круга, им удалось создать, по его словам, "режим, который смог овладеть процессом модернизации и в то же время закрыть Россию от ее переваривания Западом".
Он нахвалиться не может успехами советской модернизации промышленности, к 1941 году, пишет он, "Промышленность по отраслевой структуре, техническому оснащению, возможностям производства важнейших видов продукции вышла в основном на уровень развитых стран... По объему промышленной продукции СССР вышел на 2-ое место в мире после США. По структуре промышленного производства СССР вышел на уровень развитых стран мира".
Казалось бы, замечательно, раз к началу 1940-х годов догнали "развитые страны мира", дальше остается, используя преимущества советского строя, пойти в отрыв, перегнать их. Но неожиданно у него же читаем: "В 70-80-е годы... сложился совокупный научно-технический потенциал Запада и его общий рынок. По масштабам этот потенциал был просто несравним с советским, а нам очень многие его продукты не продавали и за большие деньги... Наукоемкость всех вещей повысилась скачкообразно, а мощность рутинной доводки (ОКР), в отличие от генерации идей и прототипов (НИР), у нас скачкообразно отстала от НИОКР Запада. Если был дозарезу нужен какой-то материал, то в СССР приходилось его производить по технологии с выходом 3%, а на Западе их ОКР доводили выход, скажем, до 60%".
Произошло то, что уже не раз имело место в истории России, в частности, в эпоху Петра I: попытка заимствовать у Запада его технические достижения, сохранив архаичные общественные отношения, поначалу обозначает некий успех, но со временем показывает свою полную несостоятельность:
каждому технологическому уровню должен соответствовать свой уровень организации общества.
Выше мы приводили радостное сообщение Кара-Мурзы: "Октябрь открыл путь продолжению Российской государственности от самодержавной монархии к самодержавному советскому строю минуя государство либерально-буржуазного типа".
Но он сам, по недалекости своей, проговаривается: "В моменты глубоких кризисов государства, подобных революциям 1917 г. или ликвидации СССР, речь идет не об изолированных конфликтах и противоречиях – политических и социальных, – а об их соединении в одну большую, не объяснимую частными причинами систему цивилизационного кризиса. Он охватывает все общество, от него не скрыться никому..." (выделено Кара-Мурзой).
Умри, Сергей Георгиевич – лучше не скажешь. То, что через 70 лет в России повторился цивилизационный кризис, случившийся в стране в 1917 году, как раз и означает, что большевистский переворот не разрешил его, а только отложил.
Многие страны мира прошли через кризис, связанный с переходом от традиционного общества к современному, но нигде он не повторялся дважды. Россия и ныне продолжает поиски некоего "особого пути", чтобы обмануть историю, или, как говорят, "и капитал приобрести, и невинность соблюсти". Неужто ей придется еще и в третий раз проходить через тот же кризис? Уникум!..
На один важный момент, обычно не замечаемый, обратил внимание не кто иной, как Кожинов: "Дореволюционная Дума была в основе своей „прогрессивна“, а сегодняшняя – за исключением отдельных „фракций“ – „консервативна“. Но это ведь означает, что и страна ныне (в отличие от ее устремлений в начале XX века) „консервативна“, что она против того „прогресса“ (в действительности, конечно, совершенно мнимого), который, скажем, уже поставил экономику „на уровень краха“" (слова выделены Кожиновым). Он умер в 2001 году и не дожил до времени, когда в Думе от "прогрессивных" фракций и духа не осталось – то-то бы человек порадовался.
Не будем останавливаться на том, что "прогресс", по его мнению, есть всегда нечто "совершенно мнимое". Это все мы уже слышали, сейчас речь о другом. Конечно, переход России из традиционного в современное общество был бы в любом случае нелегким. Но почвенник подметил весьма точно: большевистский эксперимент настолько напугал и деморализовал российское население, что оно теперь боится любых перемен, боится гораздо больше, чем в 1917 году.
Эксперимент этот обошелся России, по разным данным, в 60-100 миллионов жизней. Трудно сказать, что произошло бы, не случись в октябре 1917 года большевистско-черносотенного переворота. Но в любом случае жертв не было бы столько. Случилось, однако, то, что случилось...
А жаль, что кожиновскую версию приходится признать несостоятельной: такой замечательный лозунг был бы "Береги жидов – спасай Россию!" А теперь что же, возвращаться к тому старому, отвратительному? Но не надо отчаиваться: наш разговор еще не закончен. Продолжение следует...
